• Развлечения
  • Книги
Книги

Какие анекдотичные истории случались с литераторами оттепели? Рассказывает лауреат премии «Просветитель»

Ничто так не свидетельствует о той или иной эпохе, как юмор — шутки и ироничные истории, которые были популярны или происходили в тот период. В издательстве «Новое литературное обозрение» вышла книга обладателя премии «Просветитель» Сергея Чупринина «Оттепель как неповиновение» — продолжение его большого исследования о советских 1960-х. Публикуем отрывок из нее, в котором идет речь о анекдотах.

«Новое литературное обозрение»

Оттепель: записи и выписки

Название этой коллекции анекдотов (в старинном смысле слова) взято у Михаила Леоновича Гаспарова, а сюжеты найдены в книгах об оттепели, предоттепельном и постоттепельном времени, которые я читал в последние годы.

«Я, — процитирую Гаспарова, — не собирался это печатать, полагая, что интересующиеся и так это знают; но мне строго напомнили, что Аристотель сказал: известное известно немногим. Я прошу прощения у этих немногих». И надеюсь, что, собранные вместе, эти новеллы освежат наше представление о давно отшумевшей эпохе.

Николай Заболоцкий
общественное достояние

Николай Заболоцкий

Вот надо же!..

6 сентября 1945 года начальник Саранского исправительно-трудового лагеря НКВД в Караганде майор госбезопасности Кучин и начальник политотдела этого лагеря старший лейтенант госбезопасности Родовилов официально обратились к председателю правления Союза советских писателей Н. Тихонову с сообщением, что «по характеру своей деятельности Саранское строительство не может использовать тов. ЗАБОЛОЦКОГО по его основной специальности писателя и потому тов. ЗАБОЛОЦКИЙ работает в качестве технического работника — на работе, не соответствующей ни его образованию, ни его профессии.

Между тем, — продолжали майор Кучин и старший лейтенант Родовилов, — в течение последнего года тов. ЗАБОЛОЦКИЙ в свободное от занятий время выполнил большую литературную работу — стихотворный перевод «Слова о полку Игореве», рассчитанный на широкого читателя. Партийная и профсоюзная общественность Саранского строительства, детально ознакомившись с трудом тов. ЗАБОЛОЦКОГО, признала его произведением большого художественного мастерства…»

А вот и выводы:

«1. Так как ЗАБОЛОЦКИЙ Н. А. своей хорошей работой в лагерях зарекомендовал себя как гражданин, достойный возвращения к своему свободному труду, он должен в силу своих литературных способностей и знаний возвратиться к своей литературной работе.

2. Управление Саранстроя НКВД просит Правление Союза советских писателей восстановить тов. ЗАБОЛОЦКОГО в правах члена Союза советских писателей и оказать ему всемерную помощь и поддержку как при опубликовании его труда в печати, так и в предоставлении права на жительство в одном из центральных городов Советского Союза».

Советские писатели, как водится, чекистам ответили не сразу; должно быть, советовались с инстанциями. И только в последний день 1945 года пришла телеграмма-молния: «В Особсаранстрой, копия Заболоцкому. Прошу командировать Заболоцкого Николая Алексеевича город Москву сроком на два месяца. Председатель Союза писателей СССР Тихонов».

А 9 февраля 1946 года Наркомат госбезопасности в лице двух генерал-лейтенантов, двух майоров и одного подполковника принял финальное решение: «Разрешить Заболоцкому и его семье проживание в г. Ленинграде и одновременно ориентировать УНКГБ по г. Ленинграду о взятии Заболоцкого под агентурное наблюдение».

Воздержимся от комментариев.

И лишь добавим, что при жизни Николая Алексеевича так и не реабилитировали — некому, должно быть, было похлопотать.

Борис Пастернак
общественное достояние

Борис Пастернак

Подсмотрено в воспоминаниях Лазаря Лазарева

В университетском клубе шел вечер поэзии — было это после постановления ЦК о ленинградских журналах. Выступал и Лебедев-Кумач. Ему прислали записку — из тех, что называют провокационными, а если очень вежливо, то некорректными. Пастернак был тогда «под боем», а в записке спрашивали: «Как вы относитесь к Пастернаку и как Пастернак относится к вам?»

Лебедев-Кумач прочитал записку. Зал в ожидании его ответа сильно напрягся — интересно, как будет выкручиваться. После короткой паузы он просто и серьезно сказал: «Я считаю Пастернака великим поэтом, он меня, наверное, поэтом не считает».

Александр Твардовский
общественное достояние

Александр Твардовский

Одна партия на всех

1946-й. Однажды сидели и мирно разговаривали Фадеев, Твардовский и Шолохов. Твардовский усомнился в ждановском постановлении. Фадеев сказал с искренним удивлением, покраснев всем лицом и шеей: «Неужели ты не понимаешь его необходимость, более того, его гениальность?» А Шолохов спросил: «Может, ты не в ту партию вступил?»

Господи Боже ж ты мой!..

С бубенцами

В 1948 году Михаил Бубеннов получил Сталинскую премию за роман «Белая береза». А в 1949-м его догнал Тихон Семушкин со Сталинской премией за роман «Алитет уходит в горы».

Это дело надо было как-то заметно отметить. Так что, — вспоминают современники, — мгновенно разбогатевшие приятели «зафрахтовали пароход и отправились с цыганами, оркестром и фейерверком вниз по Волге. Днем, когда корабль шел, отдыхали. А вечером приставали к какой-нибудь пристани и начиналось пиршество, на которое сбегались жители прибрежных деревень. На дворе был август, шла уборочная страда. А люди бросали трактора, комбайны, жатки и мчались к писательскому пароходу, проводили тут всю ночь и на следующий день у них не было сил выйти в поле. До работы ли тут после фейерверка, плясок и песен?! Местные власти стали возмущаться. Сообщили Сталину, что московские писатели срывают уборочную. Вождь повелел снять их с парохода, доставить в Москву и на заседании секретариата Союза писателей разобраться с разгулявшимися лауреатами. Так и поступили».

Без оргвыводов.

Николай Вирта
общественное достояние

Николай Вирта

Дело о 30 рублях

Тогда как Николаю Вирте не повезло. То есть до оттепели и ему везло, конечно: четыре Сталинские премии, бессчетные переиздания, роскошная (по тем временам) дача в Переделкине, еще один дом-дворец в родовом селе. И все бы ладно, если бы Николай Евгеньевич не стал требовать, чтобы колхозное стадо не гоняли больше мимо его усадьбы, а кладбище, на котором был похоронен его отец-священник, расстрелянный большевиками, перенесли, чтобы вид из окон не портило, куда-нибудь подальше.

Об этой, — как тогда говорили, — партийной нескромности в верхи пошла, естественно, докладная. И 17 марта 1954 года «Комсомольская правда» ударила по Вирте фельетоном «За голубым забором», так что уже 28 апреля барин «за поступки, несовместимые с высоким званием советского писателя» из СП СССР был исключен — вместе еще с тремя «разложившимися» литераторами.

Он, понятное дело, каялся, хлопотал о реабилитации, и спустя три года в Союзе писателей Вирту восстановили. Но урок, видимо, не пошел впрок, так как 1 июля 1964 года на этот раз уже в «Известиях» появилось письмо работников Торжокской автобазы «Пассажир зеленой „Волги“», рассказавших про то, что машина, которой управляла жена писателя, на трассе задела грузовик автобазы, и Вирта, вместо того чтобы свести дело миром, стал, потрясая лауреатскими медалями, буквально вымогать у водителя этого грузовика 30 рублей для устранения повреждений собственной «Волги». И «нам, — жаловались газете автомеханики из Торжка, — было стыдно и больно смотреть, как известный писатель торгуется, словно нижегородский купец на ярмарке, желая получить то, что ему явно не положено».

Вот чепуха же вроде бы, но делу о 30 рублях дали ход, и 23 июля «Известия» опубликовали сразу два документа. В первом руководство Московской организации Союза писателей обвиняло Вирту, который «грубо нарушил элементарные нравственные нормы советского общества, что особенно недопустимо для писателя, чья жизнь и деятельность должны быть примером соблюдения и пропаганды морального кодекса строителя коммунизма, провозглашенного нашей партией и принятого всем советским народом». А вторым документом стало покаянное письмо самого Вирты, заверявшего, что все происшедшее на Торжокской базе — «это моя вина, и только моя, и она не может и не должна лечь черной тенью на наш трудолюбивый писательский отряд, гневно и сурово осудивший мой поступок. Поверьте, все силы и способности в оставшиеся мне годы я положу на то, чтобы, не покладая рук, работать и писать о жизни нашего народа, ради счастья которого мы живем и трудимся». И вы только вообразите, как же должен был несчастный Вирта благословлять Сталина, который вознес его до небес, и как ненавидеть хрущевский «волюнтаризм», унизивший его минимум дважды.

Константин Симонов
общественное достояние

Константин Симонов

О мужской дружбе

Известно, что у Константина Симонова одним из ведущих и наиболее привлекательных мотивов в лирике, да потом и в прозе был мотив верной мужской дружбы, а одним из ближайших друзей он считал Александра Юрьевича Кривицкого.

Они сблизились еще в дни войны, и понятно, что, став в 1946 году главным редактором «Нового мира», Симонов взял Кривицкого своим заместителем, а перейдя в 1950-м, в разгар борьбы с космополитами, в «Литературную газету», позвал еврея Кривицкого с собою — и тоже на не маленькую номенклатурную должность редактора по разделу международной жизни.

Что, можно предположить, в тех условиях требовало от Константина Михайловича изрядного мужества. И все бы хорошо, не сорвись Симонов уже после смерти Сталина и не напиши он 26 марта 1953 года, то есть менее чем за десять дней до полной реабилитации врачей-отравителей, что стало сигналом к прекращению антисемитской кампании, — так вот, не напиши он письмо Хрущеву и Поспелову, где настаивал на безотлагательном смещении Кривицкого с должности, повторюсь, номенклатурной. Были в этом письме и аргументы — во-первых, настоящее имя-отчество его друга Зиновий Юлисович, во-вторых, в 1937-м был репрессирован сводный брат Кривицкого, а в-третьих, в 1949-м ему самому был вынесен строгий выговор «за притупление бдительности» в связи с дачей рекомендации сотруднику «Известий» Р. Морану, арестованному по обвинению в еврейском национализме.

Как объяснились в этой ситуации верные друзья, нам неизвестно. Но известно, что, вернувшись в 1954 году в «Новый мир», Симонов и тут позвал Кривицкого в заместители, и тот, разумеется, пошел, и по-прежнему служил своему другу-покровителю верой и правдой, и дружба их оставалась нерушимой до самого конца.

О чем говорит эта история?

О времени, в какое нас «не стояло»?

Или о противоречивой натуре Симонова, который в «то самое» время многих спас, но кого-то все-таки потопил (или вынужден был потопить)?

Лучше закончить стихотворением Евтушенко, написанным в мае 1957 года уже по другому, но тоже печальному поводу:

Опять вы предали. Опять не удержались.
Заставила привычка прежних лет,
и как бы вы теперь ни утешались, замкнулся круг.
Назад возврата нет.

Не много ли скопилось тяжких грузов на совести?
Как спится по ночам?
Я понимаю бесталанных трусов,
но вам — чего бояться было вам?

Бывали вы талантливо трусливы.
Вы сами вдохновлялись ложью фраз,
и, располневший, но еще красивый,
с достоинством обманывали нас.

Но потеряла обаянье ложь.
Следят за вашим новым измененьем
хозяева — с холодным подозреньем, с
насмешливым презреньем — молодежь.

Юрий Герман
общественное достояние

Юрий Герман

Кадры решают все

Отлежав после войны в госпиталях, Александр Петрович Межиров стал заместителем редактора многотиражной газеты «Московский университет». И тут же позвал на службу Николая Глазкова, к какой-либо офисной работе абсолютно не пригодного. С единственным условием — в редакции не появляться.

В семье европейских народов

Как вспоминает Даниил Данин, Юрий Павлович Герман вскоре после XX съезда КПСС ночью позвонил ему: «Я принял решение. Мы наконец вступаем в семью европейских народов! И я вступаю в партию!.. <…>

Юраша — человек-праздник — был беспартийнейшим из беспартийных. Строгая система догм — это было не для него. Он любил жизнь. Бремя уставных предписаний не для него. Он любил жизнь. Отправление нормативных обязанностей — не для него. Он любил жизнь. И ей-богу, правящей партии делало честь, что она сумела ввести в соблазн такую бескорыстную и правдолюбивую натуру…»

Евгения Гинзбург
общественное достояние

Евгения Гинзбург

Дайте умереть коммунистом

Евгения Соломоновна Гинзбург, мама Василия Аксенова, десять лет отбыла в ГУЛАГе и восемь лет в «бессрочной» магаданской ссылке.

А выйдя на свободу, первым делом подала заявление с просьбой восстановить ее в рядах КПСС.

И более того — сделала в этих рядах хоть крошечную, но все-таки карьеру. «Я работаю сейчас так много, что даже свыше сил, — в 1956 году пишет она сыну. — Дело в том, что в результате отчетно-выборного собрания я оказалась секретарем нашей партийной организации. Обстановка так сложилась, что отказаться было нельзя. И вот сейчас, после двадцатилетнего перерыва, приходится заново привыкать, хотя и не к очень масштабной, но все же партийной работе. <…>Одним словом, энергично „фукцирую“. Выбрали меня и делегатом на городскую партийную конференцию».

Не пройдет и десяти лет, как по стране разлетится — в машинописи, в фотокопиях, в ротапринтных оттисках — ее «Крутой маршрут».

Не оставляющий никакой пощады ни советской власти, ни коммунистической идеологии. За одно только хранение и распространение этой книги можно было и срок схлопотать.

Но Евгению Соломоновну не тронули.

Дали ей умереть коммунистом.

Во всяком случае, членом партии. И, — как вспоминают, — «она до смертного часа под подушкой в сумке держала свой паспорт и партийный билет и куда бы она ни выходила — носила с собой. На подтрунивание близких она отшучивалась: „Без бумажки ты — букашка“. Чего ей стоил этот паспорт?! Чего ей стоила партийная реабилитация?!»

…Гвозди бы делать из этих людей…

Геннадий Шпаликов
общественное достояние

Геннадий Шпаликов

Алкоголиков не жалеют

13 мая 1956 года на своей даче в Переделкине застрелился Александр Фадеев, и власть проводила его в последний путь некрологом, где сказано, что он оттого и самоубился, что «в течение многих лет страдал прогрессирующим недугом — алкоголизмом». А 19-летний Геннадий Шпаликов, в будущем замечательный сценарист и очень неплохой поэт, записал в дневник: «Жалости нет, алкоголиков не жалеют. Какими же руками он писал, как мог говорить о светлом, чистом и высоком — пьяница по существу. <…>Оправдать его нечем. Ни тяжелой жизнью, ни непониманием современников. Его понимали, заочно — любили, благ жизни вполне хватало лауреату Сталинской премии, книжки которого переиздавались повсеместно. Фадеев — дезертир. Иначе его назвать трудно. Словом, очень неприятный осадок в душе. С портретов спокойно глядит седой человек с таким хорошим, честным лицом, много сделавший для всех, а внизу, рядом с перечислением заслуг его и достоинств — одно стыдное и грязное слово — алкоголик».

Но пройдет всего 18 лет, и Геннадий Шпаликов тоже покончит с собою — и тоже в состоянии алкогольной депрессии, и тоже в Переделкине, только что не весною, а осенью, и не выстрелом из пистолета, а петлею. Как же все-таки коварна, как мстительна судьба. А с портретов спокойно глядит человек с таким хорошим, честным лицом, много сделавший для всех…

Михаил Шолохов
общественное достояние

Михаил Шолохов

Неунывающий Шолохов

11 января 1957 года 4-е Главное управление Министерства здравоохранения СССР направило в ЦК КПСС записку с предложением подвергнуть Михаила Шолохова принудительному лечению от алкоголизма. Михаил Александрович, конечно, сопротивлялся — я, говорил, «парень неунывающий, и мне выпивка не вредит. Это своего рода пищевой рацион». Однако, всесторонне изучив вопрос, 7 марта Секретариат ЦК КПСС все-таки принял решение «обязать т. Шолохова М. А. в соответствии с медицинским заключением провести специальное лечение в условиях строгого больничного режима». И загремел, как все, член ЦК КПСС в лечебно-трудовой профилакторий (ЛТП).

Правда, в Барвихе.

18+

Рубрика:
Чтение

Комментарии (0)

Купить журнал:

Выберите проект: