На вступительном экзамене во ВГИК он пересказал боевой киносборник номер шесть, виденный им в родной Сибири, и был принят: в 1940-е экзаменатор Сергей Эйзенштейн исповедовал метод обучения режиссеров «с чистого листа». Мельников снял десяток «картин на все времена», включая легендарного «Начальника Чукотки», и по-прежнему в строю: готовит к премьере драму «Львы, орлы и куропатки» о последней любви Антона Павловича Чехова.
Научите какой-нибудь мудрости, пожалуйста.
Знаете, когда работаешь, а работаю я много, как-то не задумываешься над абстракциями. Самое важное – воспринимать любого как себе подобного, ставить себя на его место. Я впитал это с детства, когда мы с мамой бежали из Амурской области в Сибирь.
Почему бежали?
Нас должны были разлучить. Отца расстреляли, мне грозил детский дом, маме – что-то более страшное. И мы скрылись в деревне Цингалы возле Ханты-Мансийска. Потом началась война, и я увидел ее с неожиданной стороны. В 1940 году в Сибирь хлынули ссыльные поляки, молдаване, потом – немцы, калмыки, кавказцы. Все они должны были выживать в непривычных условиях и как-то сосуществовать. И случилось так, что в самый разгар боев я подружился с мальчишками-немцами. Это желание понимать других, наверное, оттуда.
После Победы вы через всю страну поехали в Москву.
Наивный поступок! В 1945 году я окончил школу с золотой медалью и был очень самоуверен. Я ехал, чтобы поступить во ВГИК, а вуз оказался эвакуированным в Алма-Ату. Тем временем началась осень, бездорожье, обратно в Цингалы было не добраться. Меня приняли в Технологический институт. Я жил в общежитии, работал чернорабочим и даже «спекулировал»: получал по карточкам пятьсот пятьдесят граммов хлеба и триста из них продавал. На эти деньги покупал другую еду, иначе было не выжить. А потом все-таки оказался во ВГИКе.
Почему вы до 1967 года не снимали игровых фильмов?
Я считал, что не обладаю житейским опытом. И потом в 1952 году Сталин обронил про кино фразу: «Лучше меньше, да лучше», – и на экраны стало выходить всего по пять фильмов в год. Я попал на студию «Леннаучфильм», куда с «Ленфильма» изгоняли всех излишне талантливых и крикливых. Это была даже большая школа, чем ВГИК. Я снял там тридцать картин – например, «Рождение картины», о полотне Василия Сурикова «Боярыня Морозова». Помню, приехал за консультацией к внучке Сурикова и жене Сергея Михалкова Наталье Петровне Кончаловской. В разгар беседы появился длинный подросток и сказал ломающимся баском: «Ма, дай полтинник». Подросток отзывался на имя Никита.
Как родилась идея вашей первой полнометражной ленты «Начальник Чукотки»?
Надвигалось пятидесятилетие Октября. Мэтры снимали о революции в Крыму и на Кавказе, Чукотку брать никто не хотел. И тут в «Известиях» мне попалась заметка про чукотского комиссара, который взимал с иностранцев таможенные пошлины, а после белого переворота добрался через Америку до Москвы и передал накопленные деньги государству. Мне захотелось показать эту историю по-человечески, без революционных штампов.
И как вам это удалось?
На этапе сценария помог писатель Юрий Герман, он своим авторитетом задавил всю критику худсоветов. Дальше – труднее. Я видел в главной роли Михаила Кононова, простодушного субтильного юношу. Многие противились: советский комиссар должен быть бодрым и могучим, а тут какого-то Иванушку-дурачка предлагают. Я затягивал дело, проводил фальшивые кинопробы.
Спасло то, что главным в то время являлся план. Когда по плану надо было запускать производство, а актер на главную роль отсутствовал, все махнули рукой: «Ладно, пусть Кононов».
Если бы сейчас вышел ремейк, он стал бы таким же популярным, как оригинал?
Не думаю, заряд иронии пропал бы в вакууме. А тогда было страшно важно посмотреть на вещи под иным углом. Ведь это был первый фильм, где красный комиссар вызывал улыбку.
Вам и впоследствии приходилось обходить цензуру?
Была история с картиной «Утиная охота» по пьесе Александра Вампилова о человеке, не умеющем любить. Ее не хотели пропускать из-за «упадничества», и хорошие люди с телевидения придумали, что это фильм «в рамках антиалкогольной кампании». На обложке сценария написали пафосное название «Пока не поздно». А редактор, объясняя, как поступить со скользкими моментами, прямо сказал: «А вы меня обманите». Мы все жили в круговороте лжи, но наиболее здравомыслящие не могли относиться серьезно к абсурду. О режиме все больше шутили. К примеру, мы с Эльдаром Рязановым заметили, что, когда я приезжаю в Москву, обязательно умирает вождь. Брежнев умер, когда я привез картину с двусмысленным в тех обстоятельствах названием «Здравствуй и прощай». Потом Андропов. Потом Черненко. «Может, мне не приезжать?» – спросил я. «Что ты, – ответил Эльдар. – Приезжай, приезжай почаще».
У вас репутация мастера, открывающего звезд. Первые роли в ваших фильмах сыграли Михаил Боярский, Наталья Гундарева, Виктор Сухоруков.
Тут дело, наверное, в ответственности: я всегда понимал, что в моих руках ни больше, ни меньше судьба человека. И в интуиции. На роль Сильвы в «Старшем сыне» мне требовался плохиш, но плохиш убежденный, обаятельный. Я отсмотрел много «негодяев», но вот пришел Миша Боярский в джинсиках, за которыми он явно долго гонялся, и я понял: это тот, кто нужен.
Почему героем новой картины будет именно Чехов?
Недавно на даче я нашел воспоминания Лидии Авиловой, маленькой писательницы Серебряного века. Их любовь – нежная, смешная и грустная – вспыхнула, когда Антон Павлович уже знал, что серьезно болен, а у Авиловой была семья, трое детей. Эти отношения парадоксально напоминают рассказ Чехова, главный герой которого – он сам. Это меня и заинтересовало.
У истории будет мораль?
Нет, я не сторонник морализаторства. Да и сам Чехов ненавидел это, хотя его и пытались заставить стать учителем жизни.
Комментарии (0)