Заслуженная артистка России, ведущая солистка Малого театра оперы и балета (ныне — Михайловский театр), профессор и завкафедрой Академии Вагановой отметила юбилей 85 лет. В Ленинграде она была в страшную зиму 1941—1942-го. «Собака.ru» продолжает ежегодный проект о горожанах, переживших блокаду.
Вы родились в 1936 году в семье балерины и инструктора по фехтованию. Где вас застала война?
Мы с бабушкой были в Сестрорецке. Кто-то сказал, что началась война, и я заплакала. Бабушка успокаивала: «Не волнуйся! Это как финская (советско-финская война. — Прим. ред.) — не надолго!» (Смеется.) Папу отправили на Ленинградский фронт, а мы остались в городе.
Кем служил папа?
Инструктором по рукопашному бою. Мальчики шли на фронт практически безоружными, ведь в начале войны с арсеналом было сложно. Вот и ввели спортивные занятия, чтобы они хоть как-то могли себя защитить. Один знакомый, после войны носивший железные зубные протезы, рассказал: стоят они с ребятами без автоматов, а на них идут фашисты, один немец даже не стал тратить пулю — просто ударил по лицу прикладом так, чтобы зубы вылетели, — и пошел дальше с хохотом.
Ваша мама решила не эвакуироваться в Молотов (ныне Пермь. — Прим. ред.) вместе с Ленинградским хореографическим училищем (ныне Академия им. А. Я. Вагановой. — Прим. ред.), хотя уже преподавала на улице Зодчего Росси. Где вы жили, когда началась блокада?
В нашей комнате в коммунальной квартире на набережной Фонтанки — на последнем пятом этаже. В блокадном Ленинграде очень быстро отключили буквально всё: лифт, электричество, воду, канализацию. Я прекрасно помню, как мама с бабушкой таскали туда-сюда ведра с водой из Фонтанки и Невы! Вскоре вокруг все разбомбили, а наш дом — нет. Но мы постоянно переезжали из опасных зон: жили у друзей, родственников, некоторое время — в подвалах Эрмитажа. Нас туда пустили знакомые. Но мы не могли там жить постоянно: приходили только ночевать. Помню, как в этих подвалах матрасы лежали плотными рядами. Потом мы снова куда-то переехали.
В первую блокадную зиму вы занемогли смертельным дифтеритом, от которого еще не было прививок. Несмотря на то что вы заново учились ходить и говорить после болезни, вы утверждаете, что она вас спасла.
Не только меня, но и мою семью! Уверена, мама и бабушка отдавали бы всю еду мне, а так меня кормили в больнице. Честно говоря, до сих пор поражаюсь, как врачам хватало стойкости меня вытягивать. На моей кровати в палате была повязана синяя марля: это означало «практически безнадежный случай». Но мне давали хлеб и лечили, хотя врачи могли потратить бесценные силы, которые и так у них были на исходе, на тех, кого действительно можно спасти. Вот меня, пятилетнего смертельно больного ребенка, и выходили. Непостижимо, какие это были люди! Благодаря им я даже не помню чувство голода!
В какой больнице вы лежали?
В больнице Ленина (ныне Покровской. — Прим. ред.) на Васильевском острове. Забирать меня после выписки приехал папа. День был чудесный! Везут меня на санках по зимнему Ленинграду, большими хлопьями идет снег, а вокруг много таких же груженых санок. Но я совсем не понимала, что кулечки в простынях — это погибшие от голода и холода люди.
Весной 1942 года вас эвакуировали в Киргизию. Долго добирались?
Мы уехали по Дороге жизни в конце апреля вместе с коллективом Института Лесгафта. Еще стояли морозы, но лед на Ладоге уже был тонкий, поэтому машины проваливались: одну я видела тонущей. Почему-то все говорят, что через озеро ездили только днем, чтобы не привлекать внимание немецких бомбардировщиков. А я помню, как горели фары у грузовиков: думаю, мы ехали ночью. Я сидела в кузове, завернутая в ватное одеяло. Оно было разрезано пополам и предназначалось не только для меня, но и для швейной машинки: инструмент нужно было довезти в рабочем состоянии, чтобы мама могла шить и зарабатывать. Но до Киргизии нам предстояла остановка — в Нальчике.
Да, появилась информация, что немцы подходят к Нальчику, и спортсмены из Института Лесгафта решили идти пешком через Военно-Грузинскую дорогу в Баку. Перейти этот горный хребет с детьми и стариками было невозможно. Что произошло с вами?
А нам пришлось остаться. (Смеется.) В Нальчике нас шикарно расселили — в большой профессорской квартире жило всего четыре семьи. Как только немцы стали приближаться, правительство покинуло город. Позже выяснилось, что это ложная информация, и администрация тут же вернулась. Тут-то нам и предложили добираться до Баку по железной дороге на свой страх и риск — и даже выделили вагон-телятник. Было страшно: когда вагон, в котором мы сидели закрытые, останавливался, внутрь ломились люди, но взять мы никого не могли. В Баку мы прибыли одновременно со спортсменами и по Каспийскому морю перебрались в Киргизию.
Там вы и начали танцевать?
Да, в небольшом кружке. К слову, Киргизия стала моей второй родиной. Нас хорошо встретили. Чувствовалось, что жизнь мирная, только электричества не было. (Смеется.) Мама работала репетитором в театре, по ночам с керосиновой лампой шила костюмы певицам и пачки из марли. На вопрос о будущей профессии я отвечала, что хочу быть балериной-портнихой. (Смеется.) Хотя мне нравилась и опера: запоминала все слова на киргизском и подпевала артистам.
Когда вы вернулись в Ленинград, какое впечатление произвел город?
Надо сказать, просто так быстро вернуться из эвакуации было нельзя. Сначала в Ленинград с фронта приехал отец. Ему дали комнату в том же доме на Фонтанке, но на другом этаже. А после этого он смог сделать вызов и нам. Город не производил мрачного впечатления: мы ведь приехали домой и были счастливы. Да, тут и там мелькали руины, но мы детьми в них сооружали крепости, а зимой — горки.
Выпускница Академии Вагановой, вы танцевали главные партии классического репертуара в Малом театре оперы и балета. Почему посвятили себя именно историко-бытовому и характерному танцу?
После того как я получила диплом балетмейстера-репетитора в Ленинградской государственной консерватории, мне предлагали преподавать классический танец, но хотелось идти по стопам мамы, Марины Борисовны Страховой: она специализировалась на историко-бытовом танце. Не так давно я даже готовила к переизданию книгу 1948 года «Бальный танец XVI–XIX веков», которую написал легендарный профессор, худрук Академии середины XX века Николай Ивановский, основоположник этой дисциплины и наставник мамы. К сожалению, меня опередили: в Калининграде напечатали факсимильную копию. Но дома хранится рукопись: может быть, мы когда-нибудь выпустим современное издание — с хорошими рисунками и дополнениями.
Умение радоваться жизни несмотря ни на что передалось вам от родителей?
Да! Никогда нельзя унывать: ни тогда — в войну, ни сейчас. Иначе — погибель. А еще мне дарит энергию моя работа.
Мама Натальи Янанис, Марина Борисовна Страхова, — выпускница Академии Вагановой, балерина, педагог-репетитор, исследователь историко-бытового танца.
Прадед Натальи Станиславовны, барон Николай Оттович фон Эссен, — легендарный командующий балтийским флотом, адмирал, участник русско-японской и Первой мировой войны. Недавно его именем назван линейный корабль Военно-морского флота России, сейчас приписанный к порту Севастополя. После революции его внучка Марина не имела право поступить ни в одно учебное заведение из-за дворянского происхождения: единственным местом, куда взяли девочку, было Хореографическое училище на улице Росси.
Текст: Ольга Угарова
Фото: Алексей Костромин
Свет: Skypoint
Благодарим администрацию Академии русского балета имени А.Я. Вагановой за помощь в организации и проведении съемки.
Комментарии (0)