Совесть нации и великий гуманист — так называли современники филолога и градозащитника Дмитрия Лихачева. Он не дал изуродовать Невский проспект, спас от перестройки исторический центр Новгорода и создал Российский фонд культуры. О том, как много сделал академик и нем самом рассказывает Виталий Котов в нашем масштабном исследовании.
Глава 1
В которой рассказывается о детстве и юности Лихачева
Людей, которые прожили долгую жизнь и пришли к ее финалу всенародно известными, трудно представить себе юношами, обдумывающими житье, — как Дмитрия Менделеева или Льва Толстого, так и Дмитрия Лихачева все видят исключительно убеленными сединами мудрыми старцами. Но, разумеется, и Митя Лихачев когда-то был мальчиком в матроске — как и всякий ребенок начала XX века из числа «благородных». Он родился 28 ноября 1906 года в семье инженера-электрика Сергея Михайловича Лихачева и его жены Веры Семеновны. Отец, награжденный орденами святых Владимира и Анны, которые давали ему право на личное дворянство, происходил из богатого купеческого рода — его основал Павел Петрович Лихачев, приехавший в столицу империи из Солигалича Костромской губернии в XVIII веке. Владелец золотошвейной мастерской и магазина на Невском проспекте напротив Большого Гостиного двора в конце жизни получил звание потомственного почетного гражданина Петербурга. Когда в 1993 году звание возродили и Дмитрий Сергеевич стал его первым обладателем в новейшей истории, вспомнили и о том факте, что Лихачев в любом случае был его носителем — просто по наследству.
Дед будущего академика, Михаил Михайлович Лихачев, был старостой Владимирской церкви, жил напротив нее в большой квартире, в которой по праздникам его навещали сыновья вместе со своими женами и детьми. Известный своим тяжелым характером глава рода, лежа на диване с расчесанной на две половины бородой, доставал из ящика золотые десятирублевые монеты и дарил их внукам.
В год начала Первой мировой войны Митя Лихачев поступил в гимназию Императорского человеколюбивого общества, но в следующем году перешел в Школу Карла Мая на 14-й линии Васильевского острова, в которой учились целые поколения знаменитых семей — Бенуа, Рерихов, Римских-Корсаковых, Семеновых-Тян-Шанских. Девиз школы «Сперва любить — потом учить» точно отражал дух демократичного учебного заведения, которое, по словам одного из его выпускников, известного публициста и критика Дмитрия Философова, было «государством в государстве, отделенным бесконечным океаном от казенщины». В 1990 году академик Лихачев, к тому времени старейший из «майских жуков», как называли ее воспитанников, стал соавтором книги «Школа на Васильевском», а в 1995-м он открыл музей школы, мемориальную доску и возрожденный барельеф майского жука на ее здании.
Обучаясь сразу на двух секциях — романо-германской и славяно-русской — отделения языкознания и литературы факультета общественных наук Ленинградского государственного университета (СПбГУ), Лихачев стал во второй половине 1920-х членом «Космической Академии наук». В этом кружке с шутливым названием интеллигентные сверстники, жившие на Петроградской стороне, обсуждали все, что творилось вокруг, — в том числе аресты и расстрелы, разрушение церквей.
Глава 2
В которой говорится о заключении Дмитрия Лихачева на Соловках — в лагере особого назначения
8 февраля 1928 года студента последнего курса Университета арестовали в служебной квартире его родителей на Гатчинской улице, 26. Полгода он провел в доме предварительного заключения на Шпалерной, а затем получил пять лет лагерей по 58-й статье, означавшей контрреволюционную деятельность. В вину Лихачеву вменялись два доклада на заседании кружка — в одном он приводил статистику людей, расстрелянных ОГПУ за годы советской власти, а другой назывался «Традиции святой русской орфографии». И судя по всему, филолог в то время, а возможно, до самого конца своей жизни, действительно считал старую орфографию единственно верной, а ее отмену большевиками — актом, лишившим Россию благодати Божьей.
Лихачев был человеком религиозным, но для понимания его взглядов гораздо важнее знать, что мать будущего академика была из старообрядческой семьи. Именно старообрядчество, преследование которого в Российской империи было официально отменено лишь в год рождения Дмитрия Сергеевича, сформировало его характер. Перед самой смертью на вопрос, по какому обряду он хотел бы быть похоронен, Лихачев ответил: «По старому». И завещал поставить на своей могиле на кладбище в Комарово восьмиконечный раскольнический деревянный крест. В быту следование традициям проявлялось в подчеркнутой патриархиальности: жена академика всю жизнь была домохозяйкой, семья садилась обедать за стол обязательно всем составом, даже после замужества дочери со своими мужьями и детьми должны были жить вместе с родителями. В своих работах он отмечал, что старообрядцы, которых многовековые преследования заставили замкнуться в старых верованиях и книгах, удивительным образом сохранили древнюю русскую допетровскую культуру. По словам академика, нравственная стойкость раскольников привела к тому, что они все делали на совесть, были убеждены в том, что высокие моральные качества и честность просто выгодны для человека, а их купеческому слову можно было верить без всяких письменных договоров.
Присущую старообрядцам стойкость молодой зэк смог проявить в Соловецком лагере особого назначения, где в то время еще лишь оттачивалась система будущего гигантского ГУЛАГа, покрывшего вскоре всю страну. Спустя шестьдесят лет академик напишет воспоминания о СЛОНе и о том, как много раз мог погибнуть, но всякий раз чудесным образом спасался. Самый страшный эпизод произошел осенью 1929 года, когда на Соловках был организован массовый расстрел как акция устрашения после неудачного побега политзаключенных — как раз в это время Лихачева приехали навестить родители, и при них его «постеснялись» поставить к стенке. В ту ночь, когда Дмитрий слышал выстрелы, в нем, как он пишет, произошел переворот: он понял, что каждый день — подарок Бога, что за каждый из них нужно быть благодарным, что не надо бояться ничего на свете. И что вместо него был расстрелян кто-то другой, а значит, отныне ему нужно жить за двоих. В 1931 году Лихачева вывезли с Соловков на строительство Беломорско-Балтийского канала, а в следующем году он досрочно освободился ударником стройки — спустя еще четыре года по ходатайству президента Академии наук Александра Карпинского судимость с него сняли. Как это ни чудовищно звучит, но ему безусловно повезло отсидеть свое в конце 1920-х — начале 1930-х: вскоре после этого таких «детских» пятилетних сроков по 58-й статье уже просто не будет, и невозможно будет себе представить приезд родных к заключенному в лагерь на свидание. Сам Дмитрий Серге евич впоследствии отмечал, что Соловки стали для него вторым университетом — он встретил на островах множество выдающихся интеллектуалов и людей невероятной судьбы, повлиявших на его взгляды и на характер, отныне еще более сильный и жесткий. В лагере же появилась привычка готовиться в жизни к худшему — собранный чемодан с теплыми вещами, бельем, мылом и спичками на всякий случай хранился у Лихачева под кроватью практически до конца жизни.
Глава 3
Описывает путь Лихачева от вчерашнего зэка до академика
Бывшему политзаключенному на воле пришлось непросто — устроиться на приличную работу не получалось, он трудится сначала корректором, затем редактором и лишь в 1938 году становится младшим научным сотрудником сектора древнерусской литературы Института русской литературы (Пушкинский Дом), с которым оказалась отныне связана вся его последующая жизнь. Первыми опубликованными научными трудами будущего признанного ученого становятся работы «Картежные игры уголовников», «Черты первобытного примитивизма воровской речи» и «Арготические слова профессиональной речи» — филолог использовал знания, приобретенные в лагере от урок, которые дали ему кличку «Медяковый штым», что на фене означало «сообразительный человек». В 1936 году Лихачев женится, через год появляются на свет дочери-близнецы Вера и Людмила, весной 1942 года всю семью эвакуируют в Казань, откуда они вернутся в Ленинград в 1944-м. Параллельно развивается его научная карьера: накануне войны он защищает кандидатскую диссертацию, в первую блокадную зиму пишет работу «Оборона древнерусских городов», в 1947 году становится доктором наук, в 1951-м — профессором ЛГУ, еще через год — лауреатом Сталинской премии за коллективный труд «История культуры Древней Руси», в 1953 году избирается членом-корреспондентом АН СССР. Еще спустя семнадцать лет он станет академиком.
В эти годы он приобретает огромный научный авторитет и славу крупнейшего в мире специалиста по древнерусской литературе, которой посвящает несколько фундаментальных трудов. Он пишет исследования о таких литературных памятниках, как «Повесть временных лет», «Слово о полку Игореве», «Моление Даниила Заточника». Собственно то, что «Слово о полку Игореве» изучают в школах на уроках литературы, — заслуга Лихачева, объяснившего все его значение. Ученого начинают выпускать за границу — поначалу, как водится, не дальше соцлагеря, но со временем — и в капстраны. Его избирают своим иностранным членом академии наук Болгарии, Австрии, Венгрии, Великобритании, Италии, а почетным докто ром — университеты Оксфорда, Эдинбурга, Бордо, Цюриха, Будапешта, Софии, Праги, Сиены.
По воспоминаниям близких, каждый день, включая выходные и праздники, он работает с девяти утра до перерыва на обед и короткий отдых, после которых возвращается за письменный стол до девяти вечера, когда наконец может открыть любимые книги.
Параллельно формируется репутация Лихачева как крупнейшего борца за сохранение культурных ценностей и человека, который, не являясь диссидентом, тем не менее постоянно дает властям понять свое истинное отношение к их действиям. Он публикует одну за другой резонансные статьи в защиту памятников архитектуры, не подписывает обличительных коллективных писем против правозащитников, выступает против исключения опального Андрея Сахарова из Академии наук, встречается с Александром Солженицыным и делится с ним воспоминаниями о Соловках, на основании которых писатель создает главу о СЛОНе в своем «Архипелаге ГУЛАГ». Все это не проходит для него бесследно — о преследовании академика партийными властями и КГБ вспоминает его внучка Зинаида Курбатова.
Эта его вторая, общественная нагрузка была также чрезвычайно трудозатратной — к «доступному академику», как его называли, постоянно обращаются по самым разным поводам множество людей. А он постоянно помогает — с устройством на работу, с поступлением в вузы и аспирантуры, с получением жилья.
Глава 4
Рассказывает, как академик Лихачев стал моральным авторитетом
В годы перестройки, когда совесть неожиданно просыпается разом у целой страны, Дмитрий Сергеевич Лихачев становится воплощенной совестью нации. Осенью 1985 года Центральное телевидение показывает встречу с ним в студии «Останкино», которая превращает академика в публичную фигуру, — сама интонация его речи, интеллигентная и уважительная манера общения с собеседниками резко контрастирует с тем, к чему привыкли советские телезрители. Спустя несколько лет Лихачев, создавший чрезвычайно влиятельный в ту пору Фонд культуры и издающий журнал «Наше наследие» тиражом 250 тысяч экземпляров, уже воспринимается как человек, символизирующий связь между Россией дореволюционной и новой, демократической, в тот момент очень многим казавшейся прямой наследницей России Тургенева и Достоевского, лишь введенной в заблуждение большевиками — в заблуждение, продлившееся семь десятилетий.
Академик Сахаров, о котором до поры до времени советские люди слышали лишь по «вражеским голосам», вернувшись из многолетней ссылки в Горьком, говорит сумбурно и путано, так что даже те, кто был заочно преисполнен глубочайшего почтения к нобелевскому лауреату, теряются в догадках относительно того, что же он хочет сказать. И в это же время филолог Лихачев выражает свои мысли предельно ясно, четко и доходчиво.
В один короткий миг всеобщего подъема даже возникают разговоры о том, что либо один, либо другой из двух этих академиков мог бы стать и президентом страны, быстро утратившей пиетет по отношению к инициатору перемен Михаилу Горбачеву. Но как раз в это время на авансцену выходит Борис Ельцин и история идет по пути, который не предполагал присутствие моральных авторитетов во главе ядерной державы.
К концу жизни Дмитрия Сергеевича, совпавшему с концом правления Ельцина, когда наступила определенная усталость от героев перестройки, голос Лихачева уже не отзывается так громко, как прежде. Летом 1998 года он присутствует на похоронах Николая II и членов его семьи в Петропавловском соборе — только Дмитрию Сергеевичу и Борису Николаевичу было позволено сидеть во время траурной службы. Осенью того же года он принимает из рук первого президента РФ орден Андрея Первозванного — на фоне отказа Александра Солженицына от такой же награды, даже этот поступок академика пытаются вменить ему в вину как соглашательский по отношению к властям.
Всем опытом своей жизни Лихачев подтвердил известный постулат о том, что в России нужно жить долго — только так и можно дождаться признания заслуг. Но годы, прошедшие с момента его ухода, показали еще и то, что даже после смерти великого человека у нас не всегда и не сразу можно дождаться внимания к тому, о чем он говорил. Даже если его «Письма о добром и прекрасном» и включены в школьную программу, если его именем названы и площадь, и сквер, и аллея.
Текст: Виталий Котов
Фото: East News / Лев Шерстенникова, личный архив семьи Лихачевых
Комментарии (0)