Семен Михайловский: от ректора Академии художеств до комиссара Венецианской биеннале

Вы можете объяснить, как школьнику пришла в голову мысль стать историком архитектуры?

Я ведь сначала поступал в Ленинградский государственный университет имени Жданова на факультет журналистики. Как недавно выяснилось, в том же 1978 году одновременно со мной туда подавал документы и нынешний глава Комитета по культуре Петербурга Константин Эдуардович Сухенко. Он поступил, я — нет.

А зачем вам это было нужно? В 1978 году журналисты были автоматчиками партии.

Я хотел заниматься спортивной журналистикой — мне нравилось ходить на матчи «Зенита» и обсуждать то, что происходит на стадионах. Но на экзамене по истории я сказал не то, что полагалось, про начало Великой Отечественной войны: прочитал накануне книгу историка Александра Некрича «22 июня 1941 года», которая к тому времени была изъята из библиотек. Экзамен я провалил. Шел по Университетской набережной, увидел величественное здание Академии художеств и понял, что здесь имеет смысл учиться. Главное достоинство академии — ее архитектура, я в этом убежден. В плане это огромный квадрат с круглым двором — символ стабильности, совмещенный с символом вечности. На следующий год поступил сюда на факультет искусствоведения. Писать натюрморты и пейзажи мне не хотелось, у меня были определенные амбиции.

И что же, у вас в роду архитекторов не было?

Нет, ну почему же не было — мой дедушка со стороны папы работал в «Ленжилпроекте», занимался восстановлением Ленинграда после блокады. Папа создавал генпланы больших городов, работая в «Ленгипрогоре». А мама — писательница. Дедушка со стороны мамы — писатель и журналист, писавший о войне. Так что все родственники были писателями и архитекторами, а у меня получилось совмещение двух этих профессий — история архитектуры. Я родился в благополучной семье, обласканный мамой и бабушкой, среди мебели красного дерева. Естественно, мне претило все это в студенческие годы — ходил с волосами до плеч и в шинели, которую выменял на дубленку. Пропадал в местах сбора неформальной молодежи — кафе «Сайгон» на Невском и в «Гаднике» на Васильевском, трепался на кухне квартиры на улице Скороходова у двоюродного брата Никиты Михайловского (актер, ставший известным после фильма «Вам и не снилось». — Прим. ред.). Меня тогда жизнь интересовала, а не карьера, время-то было какое — перспектив вообще не просматривалось.

То есть вы изучали классическую архитектуру без всякой надежды увидеть когда-то итальянские города, в которых она зародилась?

Да, нереально было себе представить, что путешествия станут возможны. Меня даже в ГДР не отправили с сокурсниками — я считался неблагонадежным. Впервые оказался за границей, когда Никита серьезно заболел и его отправили лечиться. Я ехал в Англию на поезде из Москвы через всю Европу, представляете! По дороге вышел на перрон в Кельне — а там аромат молотого кофе…

А чем вы собирались заняться после учебы?

Я не думал об этом, бил баклуши, честно говоря. Мне нравилось смотреть картинки: у меня большая библиотека. Первая книга — альбом Альбрехта Дюрера, который подарила мама, с ней связаны сентиментальные воспоминания. Получив диплом, я остался в академии каким-то ассистентом со ставкой 0,75. Но так сложилось, что ко мне всегда хорошо относилось начальство, руководство Института имени Репина — особенно проректор по науке Игорь Александрович Бартенев. Он был невероятно обаятельный, вальяжный человек, я смотрел на него с восхищением, он на меня сильно повлиял. Началась перестройка, и вдруг оказалось, что Академия художеств вроде бы на виду, а людей, которые могут коммуницировать с миром, в ней нет: иностранцы только что были для нас враги и шпионы.

Да, у меня был английский — я все-таки учился в спецшколе, но помимо этого я понимал, как нужно общаться с людьми. Однажды проректор Жан Матвеевич Вержбицкий показал мне письмо, которое пришло ему от английского архитектора Роберта Адама. Я говорю ему: «Не может быть, знаменитый адепт классицизма Роберт Адам жил в XVIII веке!» — «Ну почитай, я не очень понимаю, что там написано». Оказалось что Роберт Адам, тезка и однофамилец знаменитого шотландца, хочет приехать в Петербург, познакомиться с городом и установить отношения между Академий художеств и Институтом принца Чарльза, с которым он тогда был связан.

Я сказал, что нужно обязательно ответить, и Вержбицкий поручил мне этим заняться: я сочинил письмо, проректор поставил свой автограф на нем, и завертелась переписка с Робертом Адамом. В конце концов я, будучи в то время никем, поехал встречать известного архитектора в аэропорт Пулково на сломанном автобусе, который смог найти. Привез его в квартиру Никиты, в которой мы в то время жили, напекли блинов с икрой, выпили с ним водки. И он говорит: «Есть такая идея, чтобы Петербург посетил принц Чарльз». Я хлопаю рукой по столу и говорю: «Отличная идея, считай, что приглашение у него уже есть!» — «Я не шучу!» — «А я что, шучу, что ли?» Решили, чтобы приглашение принцу направил академик Дмитрий Сергеевич Лихачев, как председатель Российского фонда культуры. Роберт Адам уехал и, видимо, что-то хорошее рассказал там у себя в Лондоне про Петербург, Академию художеств и людей, которых здесь встретил.

В 1994 году началась подготовка визита принца Чарльза в город. А кто будет этим заниматься? Получилось, что некому, кроме меня. Приехала британская делегация во главе с личным секретарем наследника престола, куда их селить? Я же ничего тогда не знал, нашел для них гостиницу «Москва», забронировал номера. В первую же ночь им стали названивать девчонки с предложением своих услуг, и они ранним утром переехали в «Европейскую». Потом уже в Смольном при тогдашнем мэре города Анатолии Александровиче Собчаке начались совещания, на которые меня стали приглашать. В один прекрасный день мне говорят: «Вот, в программе визит принца Чарльза в Академию художеств».

Пролетела пара месяцев, приехал кортеж с мигалками. Появился принц, сели мы в ректорате, и я оказался за столом прямо напротив него. Мне это все было непривычно, конечно. И мне дают слово! Я приветствую его высочество, будучи при этом никем, напоминаю. Мероприятие закончилось, меня закинули в машину и вместе со всем эскортом куда-то повезли. Привозят в ресторан «Подворье» в Павловске, который уже существовал в то время, и сажают за один стол с принцем Чарльзом. Меня, ассистента 0,75!

«Петербург с его архитектурой и особой атмосферой — все это востребовано иностранцами, которые сегодня составляют почти треть от общего числа наших студентов»

Потом мы затеяли летнюю школу в Академии художеств для студентов из Англии, США и Италии — я придумал проект, чтобы они реконструировали модернистское здание БКЗ «Октябрьский», превращая его в классическое сооружение с колоннадами. Чисто бумажный проект, разумеется, о реальной перестройке здания речь не шла. Мой патрон, проректор Вержбицкий, был одним из архитекторов БКЗ, и, когда я ему рассказал об этом замысле, он, к моему удивлению, легко согласился быть нашим консультантом. Я тогда даже не понимал, что эта летняя школа стала для меня первым карьерным шагом — со временем международная деятельность оказалась очень востребована, все завертелось, и я оказался проректором по внешним связям.

Сегодня у нас учатся студенты со всего света: из США, Англии, Франции, Германии, Израиля, Финляндии, Польши, Мексики, Чили, Прибалтики, Японии и, конечно, Китая. Они приезжают сюда, потому что школ, дающих классическое художественное образование, в мире не осталось. Есть много либеральных академий, где образованные и остроумные интеллектуалы рассказывают о современном искусстве, но не могут из рук в руки передать ремесло. Парадокс: мы задержались настолько, что оказались актуальны. С утра до вечера наши студенты рисуют и пишут натурщиков — это очень важно для классического образования. Петербург с его архитектурой и особой атмосферой — все это востребовано иностранцами, которые сегодня составляют почти треть от общего числа наших студентов. Из средств, которые нужны на содержание академии, половину мы зарабатываем сами — это же здорово!

А с Китаем отдельная история: студентов из этой страны у нас на порядок больше, чем из всех остальных. Первые приехали к нам в 1950-е годы, потом случилась «культурная революция», и их всех отсюда эвакуировали. Прошли десятилетия, и вдруг оказалось, что художники, которые учились в Советском Союзе в Институте имени Репина, у себя в Китае оказались лидерами, ректорами и профессорами ведущих художественных вузов — в Ханчжоу и Гуанчжоу, в Нанкине и Пекине. Китай тем временем очень быстро и сильно менялся и стал процветающей страной, в которой искусству придается особое значение. Репин у китайцев в почете.

А почему именно Репин?

Потому что им важно иметь одного главного. И Репин для китайцев именно такой — главный русский художник. Получилось так, что для них даже само название «Академия Репина» — это бренд. Конкретно в Китае и в сфере искусства мы куда влиятельнее западных школ, там мы воспринимаемся как лучшие.

Искусствоведов до вас среди ректоров не встречалось?

Трудно жить, если постоянно думать о том, кто были твои предшественники, кто здесь учился, что здесь происходило и какое все это имело значение для страны. Сложная история. Сначала была Императорская академия художеств, потом произошло разделение на академию и училище, случилась революция, закрыли то и другое, затем создали Свободные художественные мастерские, следом восстановили Всероссийскую академию художеств — здесь же. Потом создали Институт живописи, скульптуры и архитектуры и назвали его именем И. Е. Репина. Но все, начиная с президента России, так и называют нас Академией художеств. Во всем этом есть огромная неразбериха. В 1947 году организовали Академию художеств СССР в Москве — ее планировал создать замечательный художник и искусствовед Игорь Грабарь, но его опередил родственник Ворошилова художник Александр Герасимов, писавший портреты вождей. Эта академия взяла на себя роль вершителя судеб русского искусства. Получилось две организации — одна в Москве, вторая в Петербурге. Мы оказались на периферии, в прекрасном здании, которое приходило в запустение. Недавно нас передали в ведение Министерства культуры и я предложил объединить все три находящиеся в этом здании структуры — институт, библиотеку и музей — под названием Санкт-Петербургская академия художеств.

В советские времена традиция отправлять медалистов академии на стажировку в Италию прервалась и была возобновлена с вашим непосредственным участием?

Да, в те годы студентов посылали в соцстраны и в Крым. В декабре 1996 года мы отправили первую группу в Италию на виллу князя Семена Семеновича Абамелек-Лазарева, которая по его завещанию должна была перейти Академии художеств. Но сейчас ее занимает российское посольство, и я не раз обсуждал с высокопоставленными дипломатами вопрос о том, чтобы они дали возможность останавливаться на вилле «Абамелек» студентам академии. Они чувствуют справедливость моих слов, но это режимный объект. В конце концов мы решили, что можно просто отправлять студентов в Италию, вовсе не обязательно на эту виллу. Они ездят в Рим, Флоренцию и другие города — иногда благотворители находятся, иногда мы сами оплачиваем эти поездки. Для художников Италия — особая история. Итальянцы дали нам эту школу, и теперь мы имеем возможность показать им, как ее сохранили. Мы, кстати, за последние годы провели выставки работ наших студентов в Риме, Равенне, Болонье, Турине. Ой, идем сейчас выставку откроем.

Спустя полтора часа мы еще только начали подходить к теме Венецианской биеннале, а Семена Ильича уже ждут на открытии экспозиции «Выбор ректора». В двух свеже­отремонтированных залах с профессиональным выставочным светом развешены графические работы. Собирается толпа студентов и преподавателей, Михайловский произносит речь о том, как возникла идея выставки, приуроченной к его 55-летию, и как по-особенному блестят глаза именно у студентов графического факультета. Через полчаса церемония закончена, профессора зовут Семена Ильича с собой «выпить чаю» по случаю вернисажа, он просит их немного подождать его, и наша беседа продолжается уже в коридоре.

Мы говорили с вами об Италии и ее значении в вашей жизни…

Мне трудно жить без Италии, без этой страны, в которой ты всюду встречаешь что-то, что тебя невероятно трогает, где жизнь невозможна без искусства. На Биеннале в Венецию я ездил многие годы. Когда вечерний самолет приземляется в аэропорту Марко Поло и на катере ты влетаешь в каналы — это невероятный адреналин. Но если бы раньше кто-то сказал мне, что я буду комиссаром российского павильона, — не поверил бы. Хотя у нас в библиотеке хранятся фотографии, на которых можно видеть президента Академии художеств великую княгиню Марию Павловну на открытии русского павильона в Венеции в 1914 году. Делегация приехала, уверенная в стабильности мирового порядка, а совсем скоро началась Первая мировая война, и вся старая жизнь очень быстро полетела в тартарары.

Академия художеств была изначально связана с павильоном, отвечала за его строительство, и в нем выставлялись академики — их картины висели в рамах! Картины, в рамах! Можете себе сегодня такое представить на Биеннале? В ковровой развеске: Лев Бакст, Исаак Бродский, Михаил Врубель, Мстислав Добужинский, Борис Кустодиев. Сохранились фотографии первой выставки — видно, какие именно это были картины. Кстати, интересно было бы восстановить эту выставку сто с лишним лет спустя.

Вы уже понимаете, что будете показывать на Биеннале-2017?

Пока я не могу ответить на этот вопрос. Мы в свое время ехали из Петербурга в Москву ночным поездом вместе с директором Фонда Гуггенхайма Томасом Кренцем и обсуждали, какая выставка могла бы быть интересной. Глядя в темноту за окном, Томас сказал: «Коммунизм». А ведь теперь впереди как раз столетие революции 1917 года. Но есть еще предложение показать работы молодых безвестных и начинающих художников. Ведь в России много талантливых людей, которые заслуживают внимания.

Вашу предшественницу на посту комиссара Стеллу Кесаеву критиковали за выбор художников для трех Биеннале подряд — все это были представители московского концептуализма.

Мне кажется, это была очень осмысленная позиция. И Стелла не без оснований рассчитывала на отклик европейских интеллектуалов.

В чем состоит функция комиссара?

Комиссара назначает Министерство культуры. А тот, в свою очередь, находит кураторов, которые могут реализовать идею. Но комиссар в моем представлении — не ключник, который открывает и закрывает двери павильона. С одной стороны, ты действительно осуществляешь администрирование, но я сразу сказал, что буду участвовать и в творческом процессе — мне неинтересно быть просто продюсером. Комиссар должен уметь коммуницировать с людьми, в том числе и с чиновниками. Ты же не можешь быть абсолютно независимым и при этом заниматься национальным павильоном своей страны.

«Ты же не можешь быть абсолютно независимым и при этом заниматься национальным павильоном своей страны»

Как строятся ваши отношения с Григорием Ревзиным, предыдущим комиссаром Архитектурной биеннале?

У нас с ним очень хорошие человеческие отношения.

Должна ли выставка в национальном павильоне как-то рифмоваться с темой основного проекта Биеннале-2017, которую предложит ее новый куратор, француженка Кристин Масель?

Мне кажется, что это всегда лукавство. Вот и в случае с Архитектурной биеннале этого года мы вместе с главным архитектором Москвы Сергеем Кузнецовым и директором ВДНХ Екатериной Проничевой — кураторами выставки — сначала обсуждали идею, а уж затем стали смотреть, как она соотносится с темой основного проекта «Репортаж с фронта», предложенной куратором-мексиканцем Алехандро Аравеной.

Что будет представлять собой российская экспозиция на Архитектурной биеннале?

Выставка называется «V.D.N.H.» — буквы в названии идут через точку, тогда в этом чувствуется чеканный шаг. Подзаголовок — Urban Phenomenon. На первом этаже павильона мы будем показывать артефакты, связанные с историей ВДНХ, а на втором этаже — мощное видео. Студент Академии художеств Алексей Резвый делает аналитические рисунки павильонов, рассматривая их как чисто художественный феномен. Для меня важно, чтобы было видно, что этот проект сделали русские, что он связан с их переживаниями.

Подозреваю, что в молодости вы смотрели на сталинскую архитектуру без пиетета, а сейчас ваши взгляды изменились?

Да, я прошел через отрицание, считал, что это все невозможный совок. Но сталинская имперская архитектура — уникальное явление, которое сегодня не содержит угрозы. Да, это архитектура тоталитарного времени, но мы не можем ее перечеркнуть.

Три года назад в интервью нашему журналу вы говорили, что в какой-то момент вам надоела тусовка современного искусства, которая слоняется по миру как цирк шапито. Теперь, став комиссаром русского павильона в Венеции, вы снова должны оказаться внутри этой среды?

Известны маршруты: Лондон, Венеция, Базель, Майами. Люди там годами трутся друг о друга, вырабатывая энергию. Многие годы я был частью этого сообщества и чувствовал себя в нем комфортно, это был определенный опыт. До этого был период, когда я занимался классической архитектурой, потом делами академии, а теперь в моей жизни возникла Биеннале. И получается, что вместе с ней вернулось современное искусство. В Венеции ты можешь рассказать об этой огромной стране и о том, что здесь происходило. Такая возможность переключаться дорогого стоит.

Как изменились ваши отношения с друзьями за последние годы?

Это один из самых сложных вопросов для меня. У меня есть друзья, но времени общаться с ними практически нет. Я стараюсь быть откровенным и искренним с коллегами, со студентами. Некоторые становятся друзьями.

Наша беседа в коридоре продолжается еще почти час, периодически прерываемая звонками-напоминаниями преподавателей, выпивших почти весь чай. Когда я выхожу из академии на набережную, на улице уже смеркается: вместо предполагавшихся сорока минут я провел в этом здании три с половиной часа.

Текст: Виталий Котов