Теракт Брейвика 7 лет спустя: как подростки пытались сбежать от массового расстрела

Внутри, в просторном зале кафетерия, было не протолкнуться. Даже на встречу с норвежской Маргарет Тэтчер, самой Гру Харлем Брунтланн, трижды экс-премьером и полубогиней лейбористского движения, народу пришло меньше. Она покинула Утойю несколько часов назад. Ее выступление, посвященное борьбе с типично мужскими предрассудками и закостенелым мышлением сексистов, которые, несмотря на все усилия феминисток Норвегии, до сих пор сопротивляются неотвратимому гендерному равенству… да, это выступление, потрясное, по-другому Сольвейг сказать не могла, было главным событием дня. Недолго.

- Господи, за что?!

- Мешок дерьма!

Они готовились, что будет тяжело, но не представляли насколько. В сети появлялись фотографии, буквально вводившие в дрожь. Пожилая женщина, у которой всё лицо и футболка словно вымазаны красной краской.

«Кровь не может быть настолько густой! Неужели кровь настолько густая?!»

У другой торчит что-то длинное и тонкое, прямо из лба. Как рог единорога! Не мёртвая, нет, в сознании, на ногах. С ужасной гримасой боли.

-Ад!

Они нервно сжимали мобильники, искали фото, показывали друг другу, порывисто гасили экраны, но потом включали опять. Ида громко всхлипывала, Дилара пыталась её успокоить. Две новые подружки Сольвейг: турчанка Дилара, рыжеволосая зажигалка, сводившая с ума кучу мальчиков, и скромняшка Ида, на четверть исландка, на четверть немка.

Сольвейг присела на корточки и взяла обеих подруг за руки. Ида подняла заплаканные глаза:

-Что мы им сделали?

В ее смартфоне Сольвейг увидела разбомбленную площадь. Ту самую, на которой она обедала с Лукасом.

-Я не могу… - Сольвейг потерла веки, - меня мутит…

Внезапно почувствовала что-то в области затылка, едва уловимое, однако ничего общего с тошнотой… такое ощущение, будто из-за спины кто-то смотрит. Оглянулась в надежде, что это Лукас, но ему было не до Сольвейг. С самым серьёзным видом он доносил какие-то важные сведения до региональных молодежных лидеров. Тогда она резко повернулась в другую сторону и этим смутила невысокого чернявого юношу у стены. Его взгляд мгновенно разбился об пол. Сольвейг не знала, как зовут этого паренька, знала только то, что он откуда-то с ближнего Востока, и что плохо играет в волейбол, тем не менее не пропускает ни одной их баталии.

- Сколько жертв?

- Может, они Премьера убить пытались?

- Как вообще провезли эту бомбу к Дому правительства?

- Кто?

Оставалось неизвестным. О других взрывах никто ничего не говорил. Точно, их и не было.

«Вероятно, все, и правда, очень засекречено», - решила Сольвейг.

На сцену поднялась управляющая лагерем Моника, её тут ещё называли мамой Утойи, и напомнила, что остров далеко от столицы, поэтому безопаснее места сейчас нет. Она посоветовала всем связаться с родителями и сказала, что вечерняя дискотека отменяется. Затем Монике позвонили, и она куда-то ушла. Многие подростки тоже покинули зал.

Были еще какие-то рекомендации от старших, Сольвейг пропустила их мимо ушей.

Придумали акцию с плакатами… что на них хотели писать, девочка не запомнила.

Появилась идея настроить телетрансляцию, но айтишник засомневался, что интернет справится, в нём ведь уже сидело полстраны. Пока обсуждали технические вопросы, Сольвейг поняла, что не готова смотреть новости.

Снаружи кто-то баловался с игрушечными пистолетами или петардами, грохочущий треск раздавался со стороны пристани.

- У кого там проблемы с чувством юмора? – возмущались стоявшие у кафетерия.

Было свежо, моросило. Сольвейг глубоко вдохнула, свинцовость в груди растворил чистый воздух. Девочка собралась с мыслями и решила, наконец, позвонить родителям. Сразу после того как отнесёт тетради.

Она уже отошла от кафе, когда хлопки повторились. Точно не от петард. Один парень рванул к склону холма, откуда было лучше видно, что происходит внизу, у берега, но на полпути почему-то остановился. Навстречу по дорожке поднимался полицейский: форменные мешковатые штаны со светоотражающими шашечками, обтягивающий чёрный свитер с нашивками, золотыми львами, внушительный жилет. В руках винтовка.

- Что случилось? Что здесь происходит? – громко спросил он.

- Ты убил их! Убил! – вдруг закричал кто-то.

Полицейский поднял оружие и выстрелил.

Каждая клетка Сольвейг сжалась в комок. Как можно было перепутать этот звук с игрушечным?!
Человек в форме выстрелил ещё и ещё. Трое рябят у кафе повалились на землю. Тетрадки выпали из рук. Все бросились врассыпную. Ноги подкосились. Колени ударились. Выстрелил, выстрелил. Пальцы вцепилась в траву.

- Что ты делаешь?! – крикнули из открытого окошка.

-Я из полиции, - ровно ответил убийца, - я здесь, чтобы вас защитить. Оставайтесь на месте, мне будет проще.

А потом идет вдоль стены и расстреливает еще четверых. Точные, уверенные движения. Неуклюжие падения тел. Чёрный ствол… если повернётся… вот она, легкая мишень в каких-нибудь двадцати шагах.

Но террорист достаёт пистолет и заходит в дом.

Из окон выпрыгивают люди, прямо на Сольвейг летит Лукас.

- Лукас! Лукас! – кричит она.

Глаза круглые. Рот выгнут. Уже совсем близко. Она тянет руку:

- Лукас!!!

Но он проносится мимо. Лишь на долю секунды оборачивается…

- Лукас!!!

Его широкие плечи скрываются за деревьями.

Внезапно кто-то хватает Сольвейг.

-Бежим! – чей-то голос.

- Там Ида! Дилара! – у нее истерика.

В кафетерии расстрел.

Сольвейг резко поднимают на ноги.

- Бежим! Бежим! – твердит парень и тянет её через палаточный городок.

Из под тентов выныривают мальчишки и девчонки.

- Что происходит?

- Спасайтесь! Спасайтесь!

- Не могу! – плачет Сольвейг. – Ноги не слушаются…

- Можешь! - и рывок, от которого хрустит в запястье, заставляет ее бежать.

Поляна с палатками за спиной, впереди размокшая дорожка. Тик-тик-тик-тик. Быстрее, чем её пульс.
За поворотом школа, маленькая одноэтажная постройка, в ней можно спрятаться, но рука стиснувшая запястье Сольвейг тащит к Голому мысу. Тропинка такая узкая, что кеды шлёпают мимо, ноги по щиколотку вязнут во мху среди фиолетовых колокольчиков, ветки кустов сбивают бег, она спотыкается, но он не дает упасть.

- Мы умрем! Умрем! – визжит она.

- Беги!

Перед ними пляж, его каменные пласты. Кто-то уже в воде отчаянно гребёт от острова. Взмахи рук, брызги, тёмные волны бьют прямо в головы.

- Я не могу! Я плохо плаваю!

- Укроемся под обрывом.

Направо к скале. Надо перебраться через гряду из острых и скользких камней. Он лихо перескакивает с одного на другой, протягивает руку и помогает ей. Так прыжок за прыжком они всё дальше, наконец, там, откуда пляж не виден. Здесь уже прячутся человек десять. Жмутся к громаде, нависшей над берегом.

Отдышавшись, она поднимает глаза. Это тот чернявый мальчик, который во время собрания таращился на нее… Ее спаситель.

- Спасибо! Ты смелый…

- Со мной уже было…

- Я должна позвонить родителям, - говорит Сольвейг.

- Нет-нет, не сейчас! – мотает головой друг. – Только СМС. Звук выключи.

И чуть громче повторяет уже для всех:

- Выключите звук на мобильниках!

Подростки послушно кивают. Несколько человек после короткого перешептывания раздеваются и прыгают в воду. Сольвейг садится на камни, прижимается спиной к холодной скале, что есть силы прижимает колени к сердцу.

Хлещет ветер. Постегивает дождь.

- Это неправда! Это чей-то идиотский розыгрыш!

- Съёмки предвыборного ролика?

- Бред! Бред!

- Мы тут окоченеем, - всхлипывает курносая девочка, - раньше, чем он придет.

- Давайте теснее, чтобы сберечь тепло, - предлагает кто-то, - в горах так можно переждать вьюгу.

- Обними меня, - еще один кому-то.

- Есть фильм про людей, - говорит косматый юноша, - которые три месяца продержались в Андах.

- Без еды?

- Они прибегали к каннибализму.

- Если что, я притворюсь мертвым, чур, меня не ешьте.

Негромко смеются. Юмор висельника – жидкое средство, которым они пробуют отогнать страх, но ощущение общей участи сжимает все крепче.

И вот все уже молчат.

Сольвейг печатает. Палец промахивается мимо нужных букв, слова не подбираются. Что сказать? Правду? Что она боится… боится, что никогда больше не увидит их, своих родителей? Боится, что они увидят уже не свою дочь, а ее отвердевшее изуродованное тело?

Что сказать? Соврать, что она в безопасности?

«На Утойе стрельба. Я спряталась. Я сделаю все, что смогу. Мама, папа, я вас люблю!» - отправляет она на оба номера.

Прошли секунды, и телефон завибрировал. Это был отец. Сольвейг сбросила. Позвонила мама. Сольвейг сбросила. Отец прислал сообщение:

«Я заберу тебя на берегу. Ты справишься! Я еду».

Из глаз потекли слезы.

А мама… мама не оставляла попытки связаться с дочерью, и Сольвейг все-таки ответила.

- Мам, мам, говорить опасно, - очень-очень тихо сказала она.

- Все будет хорошо, Солнышко! – мама плакала. – В полиции уже знают, они скоро появятся…

- Я боюсь. Но я справлюсь.

Друг Сольвейг посмотрел на нее и приложил палец к губам.

- Я сейчас повешу трубку, мам.
Мама рыдала и говорила что-то еще. Было больно. Сольвейг плакала. Было больно. Она прервала… Было больно.

Набрала побольше воздуха, чтобы остановить слезы, открыла «Фейсбук» и написала:

«Я на Утойе. Нас убивают. Я всех люблю!»

Потом скопировала это в «Твиттер». Потом стала молиться. Ничего заученного, специального… она просто просила Бога, чтобы он сохранил ей жизнь, сохранил жизнь этим ребятам, сохранил жизнь всем на этом острове. Пусть даже убийце. Только бы всем.

Сверху раздались выстрелы.

Подростков затрясло, они еще плотнее прижались друг к другу. Курносая девочка зажала ладонью рот. Было слышно её сердце. Или не её… или это колотилось сердце Сольвейг.

Еще через какое-то время со скалы, с протоптанного над обрывом любимого «Пути влюбленных» кто-то прокричал:

- Эй! Вы там живы? Я из полиции!

- Не дергайся, - прошептал ей друг, - он тебя не видит.

Но дернулся другой и как-то очень решительно потребовал:

- Если ты из полиции, докажи это!

Пуля прошила его косматую голову. Голова глухо стукнулась о камень.
Сольвейг вскочила. Вскочил чернявый паренек и изо всех сил толкнул ее. Она упала на спину. На миг увидела перегнувшегося через ограду стрелка. Что-то тяжелое свалилось на грудь, перед глазами поплыло.

- Не надо! Не надо!

- Ай! Чёрт!

А он перезаряжал и стрелял… стрелял… стрелял… перезаряжал и стрелял. Где-то рядом стонала курносая девочка. Пальцы Сольвейг касались чьей-то подрагивающей ступни.
- Он в меня попал, он в меня попал… - хрипел тот, чья шутка помогла им посмеяться в последний раз.

«Он в меня попал» - Сольвейг показалось, что в этом почти нет страдания. Есть какая-то досада… что все заканчивается вот так.

Выстрелы стихли. Стихли стоны. Ступня замерла.