«Космос нас не ждет»: Каким получился фильм «Петрополис» с Шагиным и Снигирь?

Бородатый мужчин средних лет (Антон Шагин) просыпается в странной комнате с бетонными стенами, как из «Пилы» или подобных эксплотейшенов с единством места и времени. Чей-то голос не усталый, а искаженный металлический, спрашивает, кто он и что делал в жизни земной. Здесь, то ли в тюрьме, то ли бункере, то ли, что уж там, чистилище, главный герой Владимир Огнев начнет свой длинный (двухчасовой) обстоятельный рассказ. (И вместе со зрителем все же выйдет из комнаты, чтобы оказаться в других.)

Окажется, что Огнев — социальный психолог-космполит, сбежавший с родителями от войны в Чечне из России в США. Там он учился в Беркли, занимался сравнительным религиоведением, встретил возлюбленную Анну (Юлия Снигирь) и собирался и дальше посвящать себя науке, перебравшись в Вашингтон. Случается 9/11, но в «типичном американском баре», который не особенно отличим от бункера-чистилища по своей условности, этого никто не замечает (контекст дается ТВ-экранами), а Владимир получает от японца Озири (Дзюнсукэ Киносита) предложение, от которого нельзя отказаться: пойти работать в секретный проект. Его сотрудники исследуют, как люди отнеслись бы к тому, что мы не одни во Вселенной. Вскоре выяснится, что проект не такой уж умозрительный, а его топ-менеджменту и лидерам ведущих держав доступны (популяризированные Спилбергом) близкие контакты третьей степени. Четыре тарелки висят над Майами, Петербургом, Токио и Мельбурном, приглядывая за человечеством (то разрешая Карибский кризис, то указывая на экологические угрозы).

Дальше в лабиринте памяти Огнева нас ждут и другие комнаты, символизирующие то Токио, то Петербург, то домик у моря (да, натура и открытые пространства тут тоже условны). Контекст в них продолжит считываться с ТВ-экранов, вещающих то о президентских сроках Барака Обамы, то о празднике выпускников «Алые паруса». Иногда за окнами Огнева будет «рейн, а на его душе пейн». Иногда он будет вспоминать жену, уже бывшую, на протяжении всего своего экранного времени, ведущую себя как сценарная функция «любовь в жизни героя, ради которой этой все». (Анна даже общается сплошь репликами-штампами.) Да, поспойлерим: Огнев говорит языками человеческими (в фильме то и дело включаются субтитры) и ангельскими (инопланетными), но свою любовь при драматических обстоятельствах теряет.

Но это все не так интересно, как сами контакты с инопланетянами. Кажется, ради этих остроумных сцен переговоров все и было придумано. Там и меташутки вроде схожести лиц актеров с реальными политиками, и решение, что пришельцы говорят прямо в головах переговорщиков, как внутренний голос (кстати, женский), и прием с прояснением лиц в этот момент, как на исповеди. Даже если чаще всего люди просто формально отчитываются перед надземным начальством, по-имперски путая названия стран из бумаг (Сирия, Ирак, Иран — да какая разница). А однажды пришельцы вызовут на межгалактический саммит сильных мира (и Владимира Огнева) и выдвинут ультиматум. Люди должны договориться о полном ядерном разоружении, иначе — всему конец.

Театральность «Петрополиса» объясняется несколькими причинами. Во-первых, съемки выпали на пандемию и реальные локации в США и Японии заменили на декорации, созданные художником Алексеем Трегубовым (петербуржцы могут оценить его сценографии вживую, например, на спектакле «Один восемь восемь один»). Во-вторых, постановщик фильма Валерий Фокин уже пробовал себя в кино, но все же режиссер, в основном, театральный. В-третьих, картина основана на повести «Огонь» Кирилла Фокина, которая вдохновила его отца, Валерия Фокина, на спектакль «Сегодня. 2016...» в Александринском театре.

На момент написания текста Кириллу Фокину было 16 лет, а когда, если не в юности, увлекаешься светом далеких галактик и сай-фаем. В «Петрополисе» чувствуется и легкое дыхание «Соляриса» (версии Тарковского, а не Лема), и влияние братьев Стругацких. В СССР научная фантастика была чуть ли не единственным способом и поговорить о внеземном, и покритиковать действительность. В 2022-м инструментов гораздо больше, но сай-фай-антиутопия вновь становится тем жанром иносказания, что работает, кажется, лучше других.