Молодой преподаватель Консерватории написала музыку к «Алисе» Андрея Могучего в БДТ и сама участвует в спектакле, играя на фортепиано. Она музыкально оформила «Невский проспект» в Александринке и «Леди Макбет Мценского уезда» в «Приюте комедианта», потеснив Леонида Десятникова на поприще главного театрального композитора.
Как у вас родилось желание заниматься музыкой?
А его не было! С пяти лет родители заставляли меня играть на фортепиано, я протестовала и каждый день устраивала истерики. А лет в одиннадцать отношение изменилось — захотелось не просто играть, а оперировать музыкальными идеями. В тот момент я увлеклась математикой, ходила в кружок при знаменитой 239-й физматшколе, и у меня два этих искусства как-то схлопнулись, соединились в одно общее увлечение. Вообще, я считаю, что математики и композиторы в принципе делают одно и то же дело. Так я и решила пойти в десятилетку при Консерватории, последние три класса проучилась там и писала много музыки. Это мне очень помогло при поступлении в Консерваторию. На композиторское отделение обычно берут людей более взрослых, поживших, надо показывать свои сочинения, а у меня они уже были. С тех пор на меня повесили смешной ярлык «юный композитор». Я же и в Союз композиторов вступила в двадцать три года, хотя туда принимают в основном тридцатилетних.
А ваша семья как-то связана с музыкой?
Нет, мои родители по образованию физики. Папа до сих пор не может мне простить, что я не стала математиком, и полагает, что я занимаюсь ерундой. Ну, в общем-то, так и есть.
Вы почти вундеркинд, у вас идеальная карьера: аспирантура, преподавание, победы на конкурсах. Как же в вашей жизни появилось неофициальное искусство, контркультура? С сотрудничества с поэтом Лехой Никоновым над монодрамой «МаГБет» в 2011 году?
Нет, контркультура тогда была скорее рядом со мной, а не внутри. Мой тандем с Никоновым был дуэтом противоположностей: я делала свой текст, очень насыщенный, аллюзивный, сопоставленный с «Макбетом» Шекспира вплоть до каких-то театральных эффектов. А Леха написал яростный текст, который к Шекспиру почти никакого отношения не имел. Так и получился определенный контрапункт. А если искать в моей творческой биографии какой-то момент поворота к сфере поиска, эксперимента, то он был, когда я сочиняла музыку для церемонии вручения театральной премии «Прорыв», которую ставили режиссеры Дмитрий Юшков и Александр Артемов. Тогда я написала пьесу «Много шума из ярости», после которой пошла по немножко другой дороге в искусстве.
Не хотите больше быть отличницей?
Сейчас объясню почему. Мы слишком образованны, слишком хорошо понимаем, как все устроено, знаем массу литературных и музыкальных текстов. В какой-то момент я осознала, что это тупиковый путь бесконечного цитирования. В последнее время испытываю сильную потребность в обнулении знаний, хочу перестать играть в бисер и начать с нуля. Сейчас я стала апологетом дилетантизма. (Смеется.)
То есть с идеей, что вся музыка на свете уже сочинена и ее можно только цитировать, вы не согласны?
Нет, просто многие идеи, на которых основывалось искусство последних десятилетий, сейчас перестают работать. Например, идея развития, на которой сегодня строится вся музыкальная теория. Ну посмотрите по сторонам, вы же понимаете, что ничего в мире не развивается. Я сейчас предпочитаю писать музыку репетитивную, представляющую собой череду повторений одного и того же. Отвратительно еще одно качество современной музыки: когда композитор пишет сочинение про то, что он композитор. И ничего-то другого там и нет, там все про одно: ах, как я много всего знаю, сколько умею, как я мастерски обращаюсь с этой музыкальной темой, как я ее трансформирую. И никто-никто не хочет писать о том, как он мало знает, мало умеет и ничего в принципе собой не представляет. Так сочинял разве что великий Эрик Сати, ну, может быть, еще пара-тройка человек.
Как вас принимают в новом качестве члены Союза композиторов?
Многие принимают то, что я делаю сейчас. Это же как всегда: какие-то люди готовы откликаться, какие-то — нет. То же самое и с публикой. Бывает, после концерта к тебе подходит филармоническая старушка — божий одуванчик, и ты уже думаешь: сейчас она будет тебя проклинать, а оказывается, она все поняла и оценила. И наоборот, молодые и вроде бы умные люди могут не понять ровно ничего. Это же вопрос не знаний, а ментальной гибкости.
Вы окончили Консерваторию и аспирантуру у Сергея Слонимского. Не мешал ли вашему общению тот момент, что он принадлежит совсем к другому поколению?
Слонимский настоящий педагог, и именно поэтому он прекрасно понимает, что лучшее следование традиции — это диалог с ней, больше напоминающий спор, а лучший ученик — тот, кто меньше всего похож на учителя.
Занимаясь экспериментальной академической музыкой, можно както заработать на жизнь?
Да можно, в принципе. В неких смежных проектах. Вот в театре, например, как я.
Какой из своих спектаклей вы любите больше?
Каждый спектакль мне по-своему мил и важен. «Невский проспект» рождался в муках, с целой компанией режиссеров, у каждого из которых был свой взгляд, свое видение. «Алиса» Андрея Могучего была и остается чрезвычайно интересной благодаря необходимости взаимодействовать с прекрасными актерами во время спектакля. Был момент, когда Валерий Михайлович Ивченко, играющий Шляпника, вдруг выдал импровизацию, застав меня врасплох. Он обратился ко мне напрямую: «Настя, ну что вы играете? Ну сыграйте что-то настоящее, красивое». Пришлось собраться на ходу и сыграть нечто совсем неудобоваримое. После спектакля он меня похвалил: мол, молодец, не растерялась. Вообще, театр запустил во мне какие-то совершенно новые процессы. Я теперь учусь композиции у режиссеров: у Валерия Фокина — рациональному выстраиванию смыслов, у Андрея Могучего — интуитивному поиску.
Текст: Андрей Пронин
Фото: Елена Насибуллина
Стиль: Вадим Ксенодохов
Визаж и прическа: Юлия Точилова
Сет-дизайнер: Анна Дружинина
Комментарии (0)