«В СССР был не только секс, но и унисекс»: как кожанки и брюки ознаменовали советскую борьбу за гендерное равноправие?

Что такое «юнгштурмовка»?

В справочниках истории советской повседневности термин «юнгштурмовка» трактуется как некая форма военного образца, появившаяся в СССР на рубеже 1920-1930-х годов. Ее идея была заимствована у молодежной немецкой организации «Юный Спартак», а выглядела она как гимнастерка цвета темного хаки с отложным широким воротником и двумя нагрудными карманами. К гимнастерке шли брюки «полугалифе» или юбка, чулки и ремень, иногда — портупея. Эта полугражданская униформа, искусственно созданная в мирных условиях, с лета 1928 года стала неотъемлемой частью гардероба советской молодежи.  

Юнгштурмовка должна была решить проблему нехватки одежды для многих девушек и парней. ЦК ВЛКСМ, который руководил работой комсомола, считал, что одежда юнгштурма «не марка, прочна, дешева, <...> удобна — не стесняет движений, проста — не криклива, изящна, <...> дисциплинирует комсомольцев», позволяет «воспитать <...> примерность поведения у станка, на улице, дома». Кроме того, она маркировала сопричастность человека к системе новых социалистических ценностей: в студенческой среде в одинаковой одежде цвета хаки с ремнем через плечо ходили все комсомольские активисты. Об этом в повести «Борьба за вуз» 1929-1930-х годов писал ныне забытый литератор Василий Трушков. Отец главной героини произведения — бывший управляющий графским имением — презрительно называл молодых людей в юнгштурмовках «саранчой», но одновременно советовал своей дочери приобщиться к новой моде: «Эх, ты, глупышка моя! Цвет хаки — защитный цвет. Он спас тысячи от смертей! Поняла? <...> Поступить в вуз, голубушка, та же война!». Юнгштурмовку также носила героиня романа Викентия Вересаева «Сестры». Чтобы стать «своей» в пролетарской среде, бывшая студентка Лелька, пришедшая работать на завод резиновых изделий «Красный Витязь» (в реальности это московский завод «Красный богатырь»), оделась в форму «защитного цвета, с кожаным ремнем и портупеей...».  

Однако уже в начале 1930-х годов настойчиво заговорили о том, что юнгштурмовка пригодна лишь для коллективных выступлений и военной учебы. Авторы сборника статей «Изофронт. Классовая борьба на фронте пространственных искусств» утверждали, что в условиях отдыха и труда, не требующих спецодежды, такой наряд «нельзя считать видом нового костюма, ибо в нем не соблюдены требования гигиены в отношении правильного подбора ткани и покроя». Ношение портупеи в обычной жизни и вовсе стало считаться бессмысленным и вредным явлением.  

Как проявление советской милитари-моды, созданной в ожидании будущей войны, юнгштурмовка просуществовала около трех лет. Но в это время на нее успели наложить функции одежды в унисекс-стиле. Этого требовала новая советская повседневность, которая пришла на смену политике НЭПа и возрождала аскетизм, простоту, отсутствие показной роскоши, присущие эпохе военного коммунизма. Унисексуальный характер комсомольской формы ощущали современники. Так, литератор Марианна Басина вспоминала, как ее бабушка возмущалась «новой модой»: одетая в юнгштурмовку девушка казалась ей похожей «на мужика в юбке, на отставного солдата пехотного полка».  

Как зародился стиль «унисекс»?

Сегодня унисекс — «направление в дизайне, основанное на уничтожении разницы между мужской и женской одеждой». Для него характерно использование функциональных тканей и простых конструкций. С помощью стиля «унисекс» модная индустрия — в первую очередь на Западе — реагировала на все более очевидное равноправие полов, что приводило к разрушению стереотипов. Во-первых, если раньше считалось, что мужчине подобает носить короткую стрижку, а женщине — длинные волосы, то теперь представители обоих полов могли выбрать любую длину. Во-вторых, в женской одежде стали использоваться такие элементы мужского костюма, как ширинка. В-третьих, произошла демократизация строгого разделения видов тканей по половому и возрастному признакам. О существовании этого разделения еще в 19 веке писал Виктор Гюго: «Но все же любая женщина, взглянув на туалет Козетты, сразу поняла бы, что у нее нет матери. Некоторые незначительные правила приличия, некоторые условности не были ею соблюдены. Например, мать сказала бы ей, что молодые девушки не носят платья из тяжелого шелка». В-четвертых, в моде появились унисексуальные модели обуви — например, кроссовки. И наконец, стирание гендерных границ привело к всеобщему стремлению носить более комфортную одежду.  

Как кожанка стала главной унисексуальной одеждой?  

Юнгштурмовки не были первой вещью в стиле «унисекс» в советском культурно-бытовом пространстве. За десять лет до их появления, то есть еще в годы Гражданской войны, в женской моде Европы и США доминировал стиль «гарсон», что в переводе с французского означает «мальчик». Модными считались брюки-гольф, жилеты с мужскими галстуками и даже женские смокинги. Приход большевиков к власти в России хронологически почти совпал со всплеском моды «а-ля гарсон», поэтому и парни, и девушки, помимо прочей унисексуальной одежды, начали носить кожанки. Форменная одежда летчиков и шоферов времен Первой мировой войны превратилась в символ революционной моды, лишенной традиционного полового символизма. Определяющую роль в данном случае играл материал кожанки — непромокаемый, немнущийся и предохраняющий от ветра. 

В начале 1920-х годов кожанка являлась пропуском в любое советское учреждение, демонстрировала принадлежность к высшим слоям советского общества. И в период Гражданской войны, и в начале НЭПа этот вид одежды считался ходовым товаром на толкучках. В первую очередь, их стремились приобрести начинающие партийные работники и комсомольские активисты, а также молодежь, желающая приобщиться к «пролетарской культуре» при помощи внешнего облика. Так, писательница Вера Панова вспоминала о своем первом муже, юноше из ростовской интеллигентной семьи: он «ковал» из себя железного большевика — говорил гулким басом, вырабатывал размашистую походку, очень хотел купить кожанку. 

Та же Панова рассказывала о дочери известного в Ростове профессора-офтальмолога: «Она была настоящая тонная “барышня”, но, подросши, вступила в комсомол, стала носить кожаную куртку, и буденовку с красной звездой, и кобуру с револьвером у пояса». Действительно, для женщины одежда из кожи стала неким мандатом на привилегии в новом советском обществе. Неслучайно рассуждению о таком «революционном прикиде» нашлось место в интимном дневнике молодой москвички, дочери мелких служащих. В 1924 году она писала: «Я видела одну девушку, стриженую, в кожаной куртке, от нее веяло молодостью, верой, она готова к борьбе и лишениям. Таким, как она, принадлежит жизнь. А нам ничего». Таким образом, кожаная куртка была введена в ранг модной вещи по инициативе самих революционных масс, без участия властей, как было в случае с другими вещами.  

Кожанка перестала считаться модной и престижной вещью во второй половине 1920-х годов в результате демилитаризации советской жизни. Отказ от ношения старых военизированных атрибутов одежды демонстрировал всеобщую усталость от психологического напряжения «военного коммунизма» и повышение уровня жизни рядовых горожан. Это наглядно показывает пример бывшего члена Государственной Думы, ярого монархиста Василия Шульгина, который тайно посетил СССР в 1925 году. Чтобы не выделяться из толпы, он стремился выглядеть «по-советски», но был крайне удивлен, когда прохожие поглядывали на него — странного нарочито «комиссарского вида человека». «Этот вышедший из моды тип, — писал Василий Шульгин, — еще хранивший облинявшие заветы коммунизма, был я. О, ирония судьбы».  

В конце 1930-х-начале 1940-х годов кожаная одежда вновь появилась на улицах городов, но теперь ее носили лишь военные. К концу Великой Отечественной войны изделия из этого материала превратились в социальные маркеры: по воспоминаниям современников, работников наркоматов стали узнавать как раз по кожаным пальто светло-коричневого цвета. В качестве шоферской одежды они прилагались к автомобилям, присылаемым по ленд-лизу (государственная программа, по которой США поставляли своим союзникам во Второй мировой войне боеприпасы, технику и другие вещи — Прим. ред.) американцами. Машины отправлялись на фронт, а кожаные пальто оставались в Москве, но унисексуального характера не обретали — считались сугубо мужской одеждой. В женском гардеробе кожаные куртки, пальто и пиджаки снова появились лишь в 1970-х. В то же время в обиход вошли остромодные кожаные мини-юбки — особый вид женской одежды, сочетающий размытую гендерную принадлежность материала (кожу) и утрированную, даже агрессивную форму (мини).  

Как в СССР популяризировали женские костюмы с «мужского плеча»? 

Традиционно эпоха сталинского «большого стиля» ассоциируется с нарочитыми образцами мужественности и женственности, однако элементы стиля «унисекс» проявлялись и в это время. Маскулинность одежде для женщин придавал «бостон» — шерстяная ткань, которая считалась маркером социального благополучия в условиях сталинского гламура. Из этого гладкошерстного материала с мелким рубчиком шили так называемые «английские костюмы» — своеобразный вид официальной одежды для деловых женщин сталинского времени.

Искусствовед Михаил Герман вспоминал заведующую кафедрой марксизма-ленинизма в Ленинградской Академии художеств: в начале 1950-х годов это была дама с «обликом генеральской жены (каковой и являлась) и повадками лагерной надзирательницы. Она носила исключительно ответственные костюмы только двух цветов: красного и зеленого». Примерно в таком же стиле советский оператор Борис Волчек приодел свою дочь Галину перед поступлением в школу-студию МХАТ: темно-синий пиджак и юбку шили у лучшего в Москве мужского мастера. И хотя полумужские пиджаки на женских плечах смотрелись изысканно, большинство «номенклатурных дам» в бостоновских костюмах выглядели совсем не элегантно.  

Как «болонья» стала химическим маркером гендерного равноправия? 

В 1960-е годы в Советском Союзе стала пользоваться спросом «болонья» — синтетическая ткань, предназначенная для производства плащей, курток и другой водонепроницаемой одежды, и обладающая не только выраженной функциональностью, но и в определенной мере унисексуальностью. В стране ткань появилась благодаря хрущевской идее «о химизации народного хозяйства», о чем вспоминал советский журналист Алексей Аджубей: «Он [Никита Хрущев] стал активно принимать западных бизнесменов, заспешивших в Москву. Крупный итальянский промышленник <…> поставил нам первые заводы искусственных волокон. Так вошла в наш быт ткань “болонья”».

Плащи из «болоньи» сразу превратились в дефицитный товар, предмет вожделения и фарцовки. Современники, вспоминая о «болонье», писали: «Плащи были хорошо сшиты, с дополнительной отлетающей кокеткой на спине, под которой скрывалась сетчатая материя для вентиляции, погончиками, большими прорезными карманами и широкими поясами <…> К плащам прикладывалась маленькая косыночка, а у мужчин — беретик».

Спрос на одежду из синтетики исходил от представителей обоих полов, но удовлетворить его в годы хрущевских реформ не получилось. Массовое производство «болоньи» наладили лишь к концу 1960-х годов, но уже в 1971-1975 годы мода — даже в условиях развитого социализма — резко изменилась.  

Как в гардеробе советской женщины появились брюки?

Безусловным признаком распространения стиля «унисекс» считается появление в женском гардеробе традиционного вида мужской европейской одежды, а именно — брюк. Этот процесс, начавшийся на Западе уже в 1920-х годах, пришел в СССР только в середине 1950-х. Однако как часть мужского костюма брюки нередко становились поводом для бурных идеологических споров среди комсомольцев. Так, в 1920-х годах на пике моды был «оксфордский мешок» — широкие брюки из тонкого серого сукна в мелкую клетку с сизым отливом, в которых ходили студенты Оксфордского университета. Но комсомольские активисты почему-то окрестили «оксфордами» узкие брюки, модные у «эдвардианцев» ― английских денди. «Обтянулись “оксфордами” и фокстроты наяривают», — писала газета уральских комсомольцев «На смену». В СССР мода на настоящий «оксфордский мешок» пришла в конце 1920-х годов, о чем, ссылаясь на реакцию пожилой соседки, писал петербургский поэт Вадим Шефнер: «Ой, и модные ребята вы стали!.. Я помню, парни узенькие брюки носили в трубочку, чем ужее — тем моднее, а нынче чем ширше — тем красившее».  

На государственный уровень обсуждение ширины штанин было поднято в период хрущевской оттепели. Поклонника «дудочек» могли исключить из комсомола с клеймом человека, не верящего в социализм, «нигилиста». Неслучайно одноименное стихотворение Евгения Евтушенко 1960 года начиналось со строк: «Носил он брюки узкие, / читал Хемингуэя». Другой известный писатель Андрей Битов немного пафосно, но совершенно справедливо писал об оттепели следующее: «Лучшие годы нехудшей части нашей молодежи, восприимчивой к незнакомым формам живого, пошли на сужение брюк. И мы им обязаны не только этим [брюкам], не только, через годы последовавшей, свободной возможностью их расширения, но и нелегким общественным привыканием к допустимости другого: другого образа, другой мысли, другого, чем ты, человека».

На рубеже 1950-1960-х годов властные структуры изменили свое отношение к новым канонам одежды: в официальной мужской моде победили тенденции минимализма, а традиционная ширина брюк снизилась с 40-45 сантиметров до 24. Изменения во внешнем облике советских людей подметили западные журналисты. Так, по словам корреспондента американского журнала Time, широкие брюки в СССР в это время носили «только военнослужащие, деревенщина и Никита Хрущев».  

В 1960-е годы — в качестве свидетельства распространения унисекс-моды — в советскую повседневность вошли женские брюки. Конечно, женщины носили нечто более комфортное, чем платья и юбки, еще до начала дестанилизации: на физических уличных работах — ватные стеганые штаны, для занятий спортом — шаровары. Эта одежда презентовала сталинскую модель женственности, которая сочетала признаки человека, предназначенного для воспроизведения потомства, и своеобразного механизма, безотказного в тяжелой работе. В западной же моде дамские брюки — несомненный элемент стиля «унисекс» — придавали женщинам особый флер сексуальности и эротизма. 

В годы «оттепели» робкие попытки изменить представления властей о «приличии в моде» предприняли советские журналисты и модельеры. В альбоме «Одежда молодежи» 1959 года была размещена статья: «Когда и где носить брюки девушке». После ряда советов авторы статьи прямо заявляли: «...Вы в каждом отдельном случае сможете решить сами: куда, где и когда можно надевать брюки». Чуть позже даже твердокаменные апологеты интеллигенции стали позитивно оценивать распространение одежды в стиле «унисекс». К примеру, Всеволод Кочетов в романе «Секретарь обкома» 1961 года посвятил целый абзац описанию брюк супруги главного героя, партийного работника Денисова: «София Павловна немало потрудилась над тем, чтобы одежды ее для такой поездки были удобны и в то же время, чтобы она выглядела в них соответствующим образом. Она сшила несколько комбинезонов, с лямками, с медными пряжечками, с карманами и карманчиками, застегивающимися большими красивыми пуговицами». А в 1962 году журнал «Работница» с назидательным осуждением писал: «Среди мам распространено мнение, что брюки можно носить только дочерям. А разве мамы во время отдыха не катаются на велосипеде, не ходят на прогулки в горы, не играют в волейбол?». Это означало окончательную легализацию брюк в женской моде.  

Унисексуальный характер женских брюк в восприятии советских людей подмечали и современники. Так, филолог Ревекка Фрумкина вспоминала: «Услышав, что нашелся портной, который готов сшить мне брюки (дамские брюки, кроме сугубо спортивных штанов, у нас не продавались), отец (профессиональный текстильщик на пенсии — Прим. ред.) не без решительности сказал, что пойдет со мной покупать материал. В отделе тканей ГУМа <…> отец довольно быстро остановил свой выбор на черном фрачном сукне (это не сукно, а шерстяная ткань особо высокого качества). Эти брюки я носила лет десять с осени до лета». Символичным выглядит и сам факт участия мужчины, в данном случае отца, в подготовке процесса пошива брюк и выбор для женской одежды сугубо мужского материала. Кстати, в то время частные портные, которые на первых порах не решались делать на женской одежде ширинку, использовали застежку типа «лацбант» — вместо переднего разреза с пуговицами у нее шел клапан, застегивающийся у карманов по бокам. 

Как в СССР пришли джинсы?  

В конце 1960-х годов основным признаком гендерного равноправия стали джинсы. В то время западные историки называли брюки из денима «второй братской кожей» и «первой одеждой для обоих полов», не зная о том, что такая «унисекс-кожа» уже существовала в СССР в 1920-х годах — прежде всего, в виде кожанок.

Процесс переодевания жителей советских городов в джинсы властями практически не контролировался, но активно фиксировался художественной литературой. С конца 1950-х годов граждане иногда позволяли себе надеть «техасы», производимые в странах народной демократии (старшее поколение называло их «брюками со швами наружу»). «Техасы» носили дома и на отдыхе, расценивали как удобный вид рабочей одежды, но не более. А главное, их надевали пока только мужчины. В повести Анатолия Рыбакова «Приключения Кроша» 1960 года толстый и неуклюжий модник Вадим во время школьной практики на автобазе появился «в финских брюках, очень узких, в обтяжку, прошитых вдоль и поперек белыми нитками». Писатель не мог удержаться от похвалы в адрес джинсов: «Это хорошие удобные брюки, с множеством карманов». «Штаны неизвестного <…> происхождения» (на самом деле черные джинсы) имелись и у главного героя повести Василия Аксенова «Звездный билет» Димки Денисова.  

В повести «Апельсины из Марокко» 1963 года брюки из «денима» уже маркированы как норма женской одежды. В обыденной жизни Катя — жена геолога Кичекьяна и объект любовных переживаний главных героев — ходит «в толстой вязаной кофте и синих джинсиках». И это не литературное преувеличение! Яркое описание некой Татьяны Стриженовой, женщины-вамп, есть в мемуарах поэта, геолога и географа Александра Городницкого: «О самой Стриженовой к тому времени [началу 1960-х годов] в Туруханском крае ходили самые фантастические легенды <…> Сама героиня оказалась худощавой и черноволосой <…> Затянута она была в редкие в то время американское джинсы, заправленные в резиновые сапоги, и тельняшку с глубоким вырезом».  

В конце 1960-х годов слово «джинсы», трактующееся как «узкие брюки из плотной хлопчатобумажной ткани, прошитые цветными нитками», было зафиксировано лингвистами как принципиально новая для русского языка лексическая единица. А в 1973 году в СССР даже наладили производство отечественных модных брюк, выпуск которых достиг в 1975 году 16 800 000. Однако конкурировать не то что с американским, но и с польским, этот товар все равно не мог.  

В конце 1970-х-начале 1980-х годов иметь фирменные джинсы считалось престижным. В начале «перестройки» с помощью «фарцовщиков», «блата» и прочих ухищрений, выражаясь словами героя фильма «Самая обаятельная и привлекательная», вышедшего на экраны в 1985 году, «в джинсы уже облачились самые отсталые слои населения». Брюки из денима стали и в советском быту «одеждой для обоих полов». У Виктории Токаревой в небольшом эссе «Самый счастливый день (Рассказ акселератки)», написанном в 1980-1981 годах, есть характерная фраза, которую произносит девочка-подросток, описывая своих родителей: «Худые и в джинсах». В общем, в СССР был не только секс, но и унисекс — пусть властям это и не слишком нравилось.  

Текст: Авелина Музафарова